«А кто несчастлив, тех в бараний рог согну!» – грозился Бармалей в фильме «Айболит-66». Разбойник собирался соорудить на отведенной ему территории Утопию – и вполне мог бы преуспеть. Читая роман Карла Ристикиви «Остров чудес», который вышел в издательстве «КПД» в переводе редактора «Дня за Днем» Николая Караева, вспоминаешь предупреждение, оставленное Николаем Бердяевым: «Утопии выглядят гораздо более осуществимыми, чем в это верили прежде. И ныне перед нами стоит вопрос, терзающий нас совсем иначе: как избежать их окончательного осуществления?»

Отплыть в Утопию

Карл Ристикиви (1912-1977) последние 33 года своей жизни провел в эмиграции, в Швеции, но называть его эстонским эмигрантским писателем несправедливо. Изгнанник пишет о потерянной родине; из-под его пера выходят проникновенные и пронизанные тоской по утраченному жизненному укладу произведения. С Ристикиви все иначе. Его интеллектуальная проза далека от ностальгии и не помечена т.н. национальной самобытностью. Ристикиви в Швеции стал европейским писателем, пишущим на эстонском языке. Парадокс в том, что его проза большой формы, сравнимая с романами Томаса Манна и Умберто Эко, и новеллы, напоминающие историческую новеллистику Брехта и Чапека, так и не стали общеевропейским достоянием: никто не удосужился перевести его на один из четырех распространеннейших в западном мире языков – иначе, ручаюсь, быть ему в числе кандидатов на Нобелевскую премию.

Любопытно, что «Остров чудес» выходил и в Эстонской ССР – в середине 1960-х роман показался идеологическим начальникам безвредным. Подумаешь, (анти)утопия, описывающая государство Аллотрия, построенное на вульгарно понятой философии Платона (как СССР был построен на вульгаризованной и искаженной теории Маркса – но такое сравнение партфункционерам в голову не пришло), да еще это государство увидено глазами молодого человека – современника Боккаччо. В XIV веке никто не удосужился проникнуться учением, которое «всесильно потому, что верно», так что героя книги Никколо Казарману не упрекнешь за незрелые суждения.

«Остров чудес» – отчасти мистификация: Ристикиви в предисловии утверждает, что подлинный текст Казарманы пока не найден, так что пришлось восстанавливать его по фрагментам и пересказам. А в послесловии «развенчивает» Казарману, доказывая, что его книга «Аллотрия, или Остров чудес» – это вымысел, ранний образчик развлекательной литературы, сочиненный для князя Спалато и Рагузы Лоренцо ди Шарра, который сам – один из персонажей романа, наиболее привлекательный. (Такого властелина не было; Казармана, то есть Ристикиви, придает князю лучшие черты Лоренцо Великолепного: интеллект, волю, благожелательность к талантливым людям.) Лоренцо ди Шарра мечтает добраться до Атлантиды, его ведет религиозно-мифологическая идея о Земле Обетованной, о месте, которого нет, то есть Утопии; эта идея стала модной в эпоху Ренессанса, правда, чуть позже времени действия романа, и вдохновила Томаса Мора, Томмазо Кампанеллу и Фрэнсиса Бэкона.

Ристикиви стилизовал рукопись под итальянскую прозу времен Ренессанса – и тут самое время воздать должное переводчику, который не только почувствовал авторский замысел, но и чуть заострил его, пользуясь теми возможностями, которые предоставляет русский язык с его множеством лексических и синтаксических пластов. Перевод Николая Караева напоминает русские переводы итальянских новелл эпохи Ренессанса, в первую очередь, конечно, «Декамерона». Это первый грамотный и высококачественный перевод большой прозы Ристикиви после «Зубов дракона» и «Песни радости», вышедших в переводе покойной Ольги Наэль в 1997 году. Если специально искать, что можно было бы сделать лучше, я назвал бы одну помарку: Лоренцо назван правящим князем, а стилистический контекст требует, конечно, «владетельного».

Прибыть в покой небытия

Начавшись как классическая утопия, роман постепенно оборачивается дистопией – разновидностью антиутопии, не пугающей читателя с первых страниц ужасами тоталитаризма, при котором человеческая личность стерта и имена заменены номерами («Мы» Замятина), а прошлое государства непредсказуемо, поскольку Министерство правды корректирует вчерашний день в угоду социальному заказу сегодняшнего («1984» Оруэлла). Нет, дистопия рисует общество, на первый взгляд идеальное или близкое к идеалу; общество, в котором разум одержал полную победу над добром.

Из классических образцов «Остров чудес» ближе всего к «Новой Атлантиде» Бэкона: лорд-канцлер Англии увлеченно описывал технические достижения «новой Атлантиды» – воздухоплавание, кино и т.д. Но что для писателя XVII века пророчество, то для Ристикиви – ирония. Никколо, разумеется, шокирован и восхищен самобеглыми колясками, искусственными ослами, т.е. мотоциклами, раковинами, которые то ли мобильные телефоны, то ли портативные рации, хрустальными шарами (телевидение); абсолютно фантастична здесь только передача мыслей и образов на расстоянии. Но чему служат все эти полезные вещи?

Пророчества Ристикиви относятся не к технологии, а к социальному устройству. И тут он видит все пороки современного общества, которые тогда существовали в зародыше. От назойливой рекламы и «любимцев народа» вроде Телки-Лауры, безголосой певицы, которую делают кумиром и каждое ее слово считается откровением, до убийственной политкорректности (храмы есть, но в них нельзя отправлять традиционные обряды, чтобы не задеть чувства верующих иной конфессии – тут вспоминается датский поселок, где местным жителям ходить на выборы было лень и большинство в муниципальном совете получили мусульмане, запретившие рождественскую елку как проявление христианства). В «благополучном» обществе распространена оголтелая ксенофобия: дети плюют в чужеземцев и стараются ударить их, подростки поворачиваются к ним спиной – и лишь взрослые, усвоившие нормы пристойного поведения, скрывают неприязнь. А отношение к «чужим» дает основание предполагать, что у власти здесь Реформисты Аллотрии и Союз Аллотрийского Отечества.

«Счастливая» жизнь оборачивается скрытым тоталитаризмом, который, конечно, не так жмет, как явный, но опаснее явного именно тем, что «всех делает счастливыми». И еще одну жуткую деталь подметил Ристикиви: это общество застыло, оно не развивается. Вспоминается антиутопическое стихотворение Надсона «Грядущее»: «Человек поймет, что нет спасенья / и что дальше некуда идти». «Заветный идеал» приравнен к «покою небытия». Рядом с аллотрийскими «счастливцами» симпатичен даже невежественный и воинствующий священник Иеронимо: у него есть цель, и он к ней идет. О Лоренцо и Никколо я и не говорю.

Умный, ироничный и печальный роман Ристикиви пришел к русскому читателю тогда, когда видения писателя нашли подтверждение и заставляют глядеться в книгу, как в зеркало.